7 ГЛАВНЫХ СТРАХОВ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО

Самой известной фобией Маяковского была мизофобия  (mysophobia; греч. mysos — грязь + фобия), навязчивый страх загрязнения или заражения.  Маяковский принимал изощренные меры, чтобы не подхватить какую-нибудь заразу, никогда не брался за дверные ручки голыми пальцами – просовывал платок или бумажку. Поэт всегда возил с собой стакан и  мыльницу, мыл руки после каждого рукопожатия. В парикмахерской Маяковский требовал полной дезинфекции. Такая болезненная склонность к чистоте развилась в нём из-за того, что отец Маяковского умер от заражения крови после того, как  укололся простой иголкой, сшивая бумаги.  Страх Маяковского был настолько силён, что из-за него у поэта случались судороги.

Маяковский в своём творчестве настойчиво выстраивал собственный образ «глыбы» и могучего человека. Он действительно был высоким и крупным, но в отношении своих сил сильно преувеличивал собственную «маскулинность».  Маяковский избегал конфронтаций на уровне физических «разборок», один раз даже открыто отказался от вызова на дуэль. Страх оказаться слабым преследовал поэта. В стихах и речах Маяковский был Голиафом, но в жизни был человеком достаточно невротичным, Горький очень метко сказал про Маяковского «хулиган от застенчивости».  Удивительно, как это сочеталось в одном человеке: с одной стороны – образ буяна, богоборца  и драчуна, с другой – закомплексованный и нервный истерик, не переживший своих подростковых страхов.

Маяковский боялся сойти с ума. Титаническая работа, происходившая в мозгу этого гениального человека не могла не приводить его к страху оказаться без главной опоры его жизни, без рассудка, без способности мыслить здраво. Раздвоение личности, вызванное комплексами и страхами,  постоянно преследовали «пролетарского поэта». Он чётко осознавал, что потеряй он рассудок, он будет никому не нужен, о нём забудут так же, как забывали о многих других, не менее талантливых и одарённых.  Живя в литературной среде, где не было недостатка в эксцентричных людях, своим поведением вызывавших  сомнения в адекватности, Маяковский ходил по узкому мостику, по грани разума и безумия.  «Не дай мне Бог сойти с ума» — эти слова Пушкина можно с уверенностью  отнести и к страхам Маяковского.

Страх мужской недееспособности, главный мужской страх, был присущ и Маяковскому. В своих стихах поэт навязчиво выстраивает образ эдакого грубого мачо.  Не надо быть специалистом и посвященным, чтобы в настойчивых жалобах гиганта-самца увидеть перевернутые детские страхи. «Голодным самкам накормим желания, «проститутки, как святыню, на руках понесут» — эти построения слишком демонстративны, слишком громки и слишком нервозны, чтобы означать что-либо иное, кроме тайной неуверенности в себе. А образ отдающейся — неотдающейся женщины (земли, славы, толпы и т. л.) и вовсе не нуждается ни в какой расшифровке. Эту детскую неуверенность Маяковского зорко подметил Бенедикт Лившиц, чуть не с первого их знакомства в 13-м году. Уже была написана «Кофта фата»: «Пусть земля кричит, в покое обабившись: «Ты зеленые весны идешь насиловать!» …Женщины, любящие мое мясо, и эта…» .  Лившиц, человек наблюдательный и умный, к тому же хорошо знакомый с психоанализом, обратил внимание и на то, как Маяковский распевает стихи Игоря Северянина, тогда еще любимого им поэта, сильно акцентируя первую строчку: «С тех пор, как все мужчины умерли…».  Лившиц пишет: «Зачем с такой настойчивостью смаковать перспективу исчезновения всех мужчин на земле? — думал я. Нет ли тут проявления того, что Фрейд назвал Selbst-minderwertigkeit,- сознания, быть может, только временного, собственной малозначительности?  Я высказал свою догадку Володе — и попал прямо в цель».

Алексей Рудевич
источник