Спасское-Лутовиново. Фото с сайта www.spasskoye-lutovinovo.ru
Дуэль с Толстым, которой не было
Кстати, будучи хорошо знаком с Марией Николаевной, с ее братом Левой Иван Сергеевич сошелся позже – когда тот вернулся с Крымской войны. Они встретились в Петербурге, причем начинающий литератор, автор «Севастопольских рассказов» Толстой направился на квартиру к мэтру Тургеневу прямо с вокзала. И добросердечный Иван Сергеевич уговорил поселиться у него. Вскоре написал Боткину: «Толстой живет у меня. Человек он в высшей степени симпатичный и оригинальный. Но кого бы ты не узнал — это меня. Вообрази ты меня, разъезжающего по загородным лореточным балам, влюбленного в прелестную польку». Что ж тут было его не узнать? Эка невидаль: Тургенев опять был в кого-то влюблен и снова охотно выбалтывал свою тайну… Толстой же все больше отсыпался после севастопольского ада, в остальное время пил вино и играл в карты. Тургенев, будучи на десять лет старше, пытался было взять на себя роль наставника, но с Толстым это не проходило. Дерзости тому было не занимать.
Крупная ссора случилась между ними в следующий приезд Тургенева в Россию (как только запрет на выезд за границу по смерти прежнего императора был снят, Иван Сергеевич помчался к своей Виардо). В 1861 году он привез в на родину рукопись «Отцов и детей». Тут в Спасское явился Толстой. Страшно волнуясь, Тургенев дал Левушке почитать свой новый роман, напряженно ожидая, что же тот скажет. Толстой попросил оставить его одного, чтобы читать без помех. Тургенев несколько часов бродил неподалеку по саду, потом не выдержал, заглянул к Толстому. Тот безмятежно спал… Иван Сергеевич обиделся, но виду не подал.
Сотредники журнала «Современник». Сидят: Гончаров, Тургенев, Дружинин, Островский. Стоят: Толстой и Григорович
А на следующий день они отправились в Степановку, в гости к Фету. За столом Тургенев стал рассказывать о воспитании дочери, об английской гувернантке, которая учила девочку брать у бедняков их рваную одежду на починку, а, зашив, возвращать. Толстой нашел это театральным, неискренним. «Замолчите! Или я вам дам в рожу!» — сорвался Иван Сергеевич. Все ждали дуэли. Но Тургенев, не любивший конфликтов, предпочел написать извинительное письмо, в котором объяснил свою грубость «раздражением, вызванным крайним и постоянным антагонизмом воззрений». И даже попросил Фета передать Толстому, что издали он его по-прежнему любит, хотя лучше бы им жить на разных планетах или в разных столетиях. Фет выполнил поручение и услышал в ответ: «Тургенев — подлец, которого надобно бить, что я прошу вас передать ему». После чего на 17 лет всякое общение прервалось…
Была ли тут хоть отчасти виной Мария Николаевна, которую Тургенев напрасно лишил душевного покоя, да отчасти и скомпрометировал – неизвестно. Кстати, вскоре она все-таки ушла от мужа… в монастырь. Тургенев же снова отправился в Европу, к ногам Полины. «Я заслужил то, что со мной происходит, — признался себе однажды Иван Сергеевич. — Счастливым я способен быть лишь тогда, когда женщина поставит свой каблук мне на шею, вдавливая меня носом в грязь». Его положение, действительно, становилось все хуже: теперь у Полины был роман с принцем Баденским, наследником престола! Мало того, она ждала от него ребенка (вскоре Полина родит сына Поля, и это будет уже четвертый ее отпрыск). А после принца она увлеклась художником Ари Шеффером. Что эта страстная цыганка могла предложить несчастному Ивану Сергеевичу с его наскучившим ей обожанием, с его страстью рассказывать мельчайшие детали их отношений каждому встречному-поперечному? Только ту же ровную, почти материнскую привязанность, что она испытывала к мужу…
Брат Николай, приехавший повидаться с Иваном, удивлялся: «Дети Виардо относятся к нему как к отцу, хотя совсем на него не похожи. Думаю, что когда-то в прошлом между ним и Полиной существовала более тесная связь, но, по-моему, сейчас он просто живет с ними вместе, став другом семьи». Луи Виардо относился к Тургеневу как радушный, но полноправный хозяин, Тургенев к Луи — как благовоспитанный и угодливый гость. В России такое положение находили прискорбным и люто ненавидели «ушлую бабенку, согнувшую великого человека в бараний рог».
Чтение рукописи Некрасову и Панаеву
После «Дворянского гнезда», а уж тем более после «Отцов и детей» Иван Сергеевич сделался кумиром. Полина же тем временем старела, все больше и больше теряла голос и в конце концов вынуждена была уйти со сцены. Средств на жизнь у нее сразу стало меньше. А Тургенев получал теперь десятитысячные гонорары, не говоря уж о доходах от имения. Словом, момент был благоприятный, и Иван Сергеевич решился, наконец, поставить любимой женщине ультиматум: либо они живут как муж и жена, пусть даже в семье есть третий — Луи, либо он отрясает прах со своих ног и навсегда возвращается в Россию. И Полина сдалась! Муж не возражал. Господин Виардо вообще не желал отравлять себе жизнь ревностью: он получал от жены все, что нужно в его возрасте, а в остальном полагался на ее здравый смысл.
Так начались 7 более или менее счастливых лет Тургенева в Баден-Бадене. Всей семьей они появлялись на приемах, в отелях, театрах. Высокий красивый Тургенев вел под руку Полину. Коренастый широкоплечий Виардо шел следом с детьми. О них уже и судачить перестали. Не реже двух раз в неделю Иван с Луи садились в коляску и отправлялись в горы на охоту. Вернувшись, похрапывали перед камином в креслах, а Полина восклицала: «Господи, как они стареют!» «Судьба не послала мне собственного моего семейства, и я прикрепился, вошел в состав чужой семьи, и случайно выпало, что это семья французская», — объяснял сложившееся положение Иван Сергеевич. Он не скупился: каждая из дочерей Виардо получила от него по сто тысяч франков приданого…
Полина Виардо на сцене
Потом началась франко-германская война, и странное семейство вновь перебралось во Францию. У леса Сен-Клу, в местечке Буживаль, Иван Сергеевич купил бывшее имение Жозефины Богарне, первой супруги Наполеона, и пристроил рядом с белоснежным каменным особняком двухэтажную деревянную дачу, как в Спасском-Лутовинове. Теперь его дом был здесь. Тургенев очень сблизился с кругом парижских писателей: Гюставом Флобером, Эмилем Золя и Альфонсом Доде. Они встречались каждую неделю в ресторане и говорили о литературе. Французы вели себя с ним приветливо и учтиво — не то что какой-нибудь Лев Толстой… Только вот романов Тургенев уже не писал. Говорил, что для этого необходимо быть влюбленным, а его любовь клонилась к закату, так же как и его жизнь. «Женитесь! — твердил теперь Иван Сергеевич знакомым. — Не представляете, как тяжела старость, когда вы сидите на краешке гнезда другого мужчины!»
Словно в отместку Полине, Тургенев писал теперь письма и записочки не ей, а ее дочери Клоди, и послания эти были отнюдь не скромными. Зашло ли дело дальше — никто теперь не скажет. Как бы то ни было, мадам Виардо сумела пресечь эту интрижку. Как пресекла потом еще несколько русских романов Тургенева. Любовь, может, и клонилась к закату, но власть Полины над Иваном Сергеевичем отнюдь не убывала.
Последнее адье
Тургеневу за пятьдесят, и он снова зачастил в Россию. Здесь его встречали как живое божество, Москва и Петербург обожали и носили на руках, Спасское-Лутовиново обволакивало блаженным покоем. Даже вспоминать о парижской жизни не хотелось — так увлекли Тургенева новые впечатления.
Много счастья ему доставило примирение с Толстым. Лев Николаевич сам написал ему: «В последнее время я, к удивлению своему и радости, почувствовал, что я к вам никакой вражды не имею. Дай бог, чтобы в вас было то же самое. По правде сказать, зная, как вы добры, я почти уверен, что ваше враждебное чувство ко мне прошло еще прежде моего. Если так, то, пожалуйста, подадимте друг другу руку, и, пожалуйста, совсем до конца простите мне все, чем я был виноват перед вами». Тургенев плакал, когда читал это письмо. Ну и конечно сразу засобирался в Ясную Поляну – мириться.
Толстой в Ясной Поляне
У них теперь обнаружилось много общего. По вечерам Тургенев с Толстым мирно играли в шахматы (Иван Сергеевич мастерски действовал слонами и неизменно выигрывал). «Мне было очень весело снова сойтись с Толстым, — написал он Фету. — Все его семейство очень симпатично; а жена его — прелесть. Он сам очень утих и вырос». Толстой же отозвался о визите Ивана Сергеевича более сдержано: «Тургенев был опять так же мил и блестящ; но, пожалуйста, между нами, немножко как фонтан из привозной воды. Все боишься, что скоро выйдет и кончено». Кстати, история с канканом относится к этому визиту…
В последний раз они виделись в 1880 году. И их последнее свидание ознаменовалось совершенно фантасмагорической картиной. Предоставим слово дочери Толстого Татьяне Львовне: «Утро. Я прихожу под липы перед домом пить кофе и застаю следующее: на длинной доске, положенной середкой на большую чурку, прыгают с одной стороны мой отец, а с другой — Тургенев. При каждом прыжке доска перевешивается и подбрасывает кверху стоящего на противоположном конце. То взлетает отец, то Тургенев. Взлетевший попадает опять ногами на доску, чем ее перевешивает, и т. д. Тургенев носил, из-за своей подагры, огромные башмаки с очень широкими носками. При каждом прыжке эти поставленные рядом две огромные ноги ударяются о доску, и встряхиваются прекрасные белые кудри».
Юлия Вревская
Кстати, поседел Тургенев лет в пятьдесят, и седина ему шла — о такой говорят: «как лунь». Он по-прежнему был красив. И даже не утратил способности влюбляться. По крайней мере в свои приезды в 1870-е годы Тургенев еще пару раз прошел по привычному кругу. Была тридцатитрехлетняя баронесса Юлия Петровна Вревская, синеглазая, улыбчивая, с ямочкой на подбородке. Стоило ей провести в имении Ивана Сергеевича несколько дней, как разнесся слух, что писатель на этот раз точно женится и что больше никогда не уедет из России. Не тут-то было! Вревскую манила совсем другая судьба (очень скоро, в Русско-турецкую кампанию, она уедет сестрой милосердия в Болгарию, где и умет от тифа в грязном сарае на соломе).
Потом еще была невеста — совсем юная актриса Мария Савина. Она играла героиню в его пьесе «Месяц в деревне». Но и в самые страстные минуты Тургенев признавался ей: «Как бы ни был я сейчас счастлив, но если Виардо позовет меня, я вынужден буду ехать». Так вскоре и вышло. Савина потом еще навестила Тургенева в Буживале, увидела его кабинет, где все напоминало о Полине, и только тогда сдалась. В Россию Иван Сергеевич больше не возвращался. Сразу после его отъезда в усадьбе стали падать со стен портреты, а в парке вдруг погибли все до одной ели, посаженные Тургеневым в молодости. Крестьяне говорили, что это к беде.
Мария Савина
Иван Сергеевич и правда стал сдавать. Ему поставили диагноз грудная жаба и прописали молочную диету, но это совершенно не помогало. В январе 1883 года Тургенева оперировали. Тут и выяснилась правда: это саркома позвоночника. Когда после операции Ивана Сергеевича привезли в Буживаль и стали на носилках поднимать в его комнату наверху, к двери на инвалидной коляске подкатил Луи Виардо, тоже смертельно больной, давно не выходивший из своей спальни. Они пожали друг другу руки и сказали «Адье». Через 2 недели господин Виардо умер. Наконец Полина была свободна, но поздно…
В комнату Тургенева снизу провели слуховую трубу; теперь ему только и оставалось, что сидеть, укутавшись в испанский плед, и слушать, как Полина надтреснутым голосом что-то поет со своими ученицами. Прослышав о смертельной болезни Ивана Сергеевича, в Париж потянулись русские визитеры. Им казалось, что мадам плохо ухаживает за ним, поговаривали, что она собирается объявить Тургенева сумасшедшим, чтобы не дать изменить завещание. Много шуму в русской печати наделала отсутствующая на его сюртуке пуговица. Но все это было несправедливо, Полина ухаживала за Иваном Сергеевичем как могла. Однажды, когда она делала ему инъекцию морфия, чтобы хоть ненадолго снять боль, измученный больной попросил: «Выбросьте меня лучше в окно!» «Но, дорогой мой Тургенев, вы слишком большой и тяжелый; и потом, это может вам повредить», — серьезно ответила Виардо, заставив Ивана Сергеевича рассмеяться.
Больной Тургенев. Рисунок Клоди Виардо
3 сентября 1883 года Тургенева не стало. Совершенно в своем нерешительном стиле перед смертью он составил аж три завещания, противоречившие друг другу. Поскольку денежный вопрос оставался спорным, Полина с детьми предпочла устраниться от похорон. Тело положили в свинцовый гроб, перевезли в Париж и оставили в подвале русской церкви на улице Дарю до приезда кого-нибудь из России. Когда же Тургенева повезли хоронить на родину, от семьи Виардо в последний путь его сопровождала только Клоди — та самая пользовавшаяся его особым расположением дочь Полины — но и она не плакала и была в цветном платье. Зато в Петербурге Тургеневу устроили такое торжественное и слезное прощание, каких не видывали со времен кончины Пушкина.
Два последующих года Россия с пристрастием следила за судебным процессом между Полиной Виардо и мужем дочери Тургенева из-за завещания («болели», разумеется, за зятя). Выиграв суд, Виардо принялась безжалостно распродавать все имущество Ивана Сергеевича, от издательских прав до последнего кресла из Буживаля, и совсем было добралась до Спасского-Лутовинова. Выручил Афанасий Фет, заплатив мадам большие отступные, и «дворянское гнездо» осталось у родных Тургенева.
Полина с дочерями
При этом после смерти своего прославленного рыцаря мадам Виардо до самой кончины в 1910 году писала на почтовой бумаге с траурной каймой, а в ее круглой гостиной на почетном месте был вывешен портрет Ивана Сергеевича (портрета Луи там не наблюдалось). Полина дожила почти до 90 лет, оставаясь энергичной, моложавой и обаятельной. На упреки от русских она ответила лишь однажды: «Сорок лет прожила я с избранником моего сердца, вредя разве что себе, но никому другому. Какое право имеют клеймить нас? Чувства и действия наши были основаны на законах, нами принятых, непонятных для толпы. А положение наше было признано законным всеми, кто нас любил».
P.S. Однажды в Ясной Поляне, в один из приездов Тургенева к Толстому, в присутствии многочисленных гостей зашла речь о смерти. Лев Николаевич говорил, что религиозный человек, живущий истинной жизнью и отказавшийся от всего животного, от страха смерти избавлен. И наоборот, страх смерти свидетельствует о греховности. Тут уж ощущение некоторой фальши стало резать ухо Тургеневу. И он сказал: «Кто боится смерти — пусть подымет руку!» И сам поднял. А, оглядевшись вокруг, усмехнулся: «Я, кажется, один». Присутствовавшие, как завороженные, смотрели на учителя жизни — Толстого. И тут Лев Николаевич поднял на Тургенева свой пристальный, тяжелый взгляд из-под кустистых бровей, секунду помедлил и … тоже поднял руку. Внимавшие гости решили, что это он из учтивости…
Ирина Стрельникова
экскурсии по Москве
источник: drug-gorod.ru
Journal information